Семантика и семиотика

.
Текст огромен, но вы, дорогие читатели, надеюсь, не пожалеете об этом.
Литература, история, мифы, мистификации, умение читать, способность
видеть фон... Увлекательно.
Привожу полностью, поскольку не имею надежды на то, что журнал автора
исследования когда-нибудь не канет в Лету.


«ВМЕСТО НЕКРОЛОГА

Il Cimitero di Praga: Пролог

Первый роман Умберто Эко, "Имя розы", начинается с пародии на литературную мистификацию. Текст предваряется прологом, носящим название "Разумеется, рукопись" и содержащим утверждение, что перед нами не оригинальное произведение, а старинная книга, обретённaя издателем 16 августа 1968 года в Праге. "Так найденный в Праге раритет спас меня от тоски в чужой стране, где я дожидался той, кто была мне дорога. Через несколько дней бедный город был занят советскими войсками..."
Последний по счёту роман этого автора называется "Пражское кладбище" и посвящён истории создания одного из самых знаменитых фальсификатов в истории - "Протоколов сионских мудрецов".
Романы Эко написаны словно специально, чтобы обсуждаться в журнале, озаглавленном "Богемские манускрипты" и время от времени выставляющем на суд читателя посты под тэгами manuscriptorium и falsificatum.
Автор "Имени розы" и "Пражского кладбища" не раз говорил, что читатели бывают семантическими и семиотическими. Семантическиe читают книги, чтобы узнать, что будет дальше. Семиотические понимают, как устроена созданная автором конструкция, обращают внимание на второй и третий план повествования, улавливают сделанные писателем интертекстуальные намёки.
Полагаю, мы вправе говорить o разных степенях семиотичности читателя.
Например, при чтении "Имени розы" даже вполне семантический читатель, полностью увлечённый детективным сюжетом, неизбежно будет немного семиотическим, потому что наверняка увидит в главном герое Вильгельме Баскервильском и его спутнике Адсоне намёк на Шерлока Холмса и доктора Ватсона.
Более семиотический читатель заметит, что фигура Вильгельма Баскервильского одновременно намекает и на Уильяма Оккама.
Ещё более семиотический - вспомнит вышедшую из-под пера Гилберта К. Честертона фигуру священника-детектива отца Брауна.
Вероятно, ассоциативный ряд можно продолжить (не сомневаюсь, что среди посетителей "Богемских манускриптов" есть читатели куда более семиотические, чем автор этого журнала).
А можно в этой точке развернуться и пойти в другую сторону. Например, вспомнить, что Честертон был автором статьи "Юмор" в Британской энциклопедии. Увязать юмор Чеcтертона с темой смеха в "Имени розы", сюжет которoго которого строится вокруг стремления библиотекаря Хорхе скрыть от мира вторую часть "Поэтики" Аристотеля, посвящённую комедии.
Можно задуматься: что же хотел сказать автор, давая отрицательному герою имя Хорхе и делая его библиотекарем? Сам Умберто Эко стремился подтолкнуть читателя к такому ходу мысли, заявив: "Хорхе + библиотека = Борхес, и все спрашивают, почему Борхес у меня такой плохой".
Словом, ассоциации, вызванные тем или иным текстом у семиотического читателя, могут быть самыми разными..
У меня появилось желание посмотреть на "Пражское кладбище" глазами семиотического читателя. Но предметом моего интереса будут в первую очередь не литературные, а исторические и политические аллюзии. Причём не столько те, которые были заложены в сюжет самим автором, сколько те, которых он осознанно или неосознанно постарался избежать.
Это не совсем обычный подход к чтению книг, но ЖЖ вообще не очень обычное место. Здесь не столько занимаются литературной критикой, сколько развлекаются, придумывая забавы по своему вкусу. И не вполне обычные подходы иногда дают в этом деле любопытные результаты.
Как-то раз один мой взаимный френд придумал шараду. Дело происходило под замком, поэтому я воздержусь от упоминания его никнейма, но сама шарада была настолько невинна, что я воспроизведу её здесь целиком:
Мой первый слог в лесу открой.
Найди в Китае слог второй.
А вместе -- тот, кто под хмельком
В реку с моста упал мешком!
Имея общее представление о круге интересов и образе мыслей своего френда, я догадался, что речь идёт о первом президенте РФ. По сути загадка была ясна. Оставалось разгадать шараду с формальной точку зрения.
Китай вызвал у меня ассоциацию со словом рис. Это был ясный второй слог. Найдя его, я сделал вывод, что первый слог, который нужно искать в лесу - это Бо. И я нашёл в лесу Бо (в смысле - дерево Бо, под которым достиг просветления Будда), о чём и сообщил своему френду.
Автор шарады удивился и сказал, что в лесу находится Ель, а в Китае - Цин (в смысле - династия Цин, 1644-1911 годы). О том, что в шараде зашифрован не только Ельцин, но и Борис, мой френд и сам не подозревал (во всяком случае, он говорит, что не подозревал).
Но ведь я разгадал шараду, причём верно, не правда ли?
Нечто подобное я собираюсь проделать и с "Пражским кладбищем". А поскольку я склонен к многобуквию не меньше самого Эко, одного поста для семиотического прочтения его романа мне было бы явно недостаточно.
Всё, что было сказано выше, - лишь пролог к заметкам о Il Cimitero di Praga. Я напишу три поста.
Первый - о рассказчике. В нём мы поговорим о фальсификациях вообще и о том, почему спeциалист по Средневековью - это в первую очередь специалист по фальсификациям.
Второй - о герое. Здесь появится традиционная для моего журнала тема левых и правых, а также рассуждение о том, что автор, решивший сделать своего героя человеком, отвратильным во всех отношениях, рискует доверием читателя.
Третий - о том, что осталось спрятано между строк. Ибо сказав много, автор предпочёл кое о чём умолчать.
И я ещё не знаю, будет ли у этого сериала эпилог.
---
Il Cimitero di Praga: Контекст и автор
Весь мир живет великими мифами, необъяснимыми с научной точки зрения.
/Умберто Эко, интервью газете "Ла Фигаро", 15. 02. 2002/
Исторические фальсификации - вполне банальное явление, ничем не выделяющееся из общего ряда рутинной человеческой деятельности. Мы на каждом шагу сталкиваемся с тем, что кто-то фальсифицирует декларации о доходах, статистические данные, произведения искусства, итоги выборов, результаты научных и судебных экспертиз или факты собственной биографии. Нет ни одной причины, по которой именно историческая наука избежала бы фальсификаций.
Образ любой эпохи доходит до последующих поколениий с существенными искажениями, причём мера превратности представлений о прошлом у разных людей существенно отличается.
Например, большинство людей понимает, что приписывание Марии-Антуанетте слов "eсли у них нет хлеба, пусть едят пирожные" - это нелепость на уровне рассказов о продаже Екатериной Аляски (впрочем, мне встречались и те, кто верит, что русская императрица проиграла Аляску в карты). Однако эти же люди отчего-то всерьёз воспринимают "дневники" Людовика ХVI (или Николая II), введённые в оборот революционерами.
Если глупость о пирожных является не более, чем элементом массовой культуры, то "дневники", несмотря на их сомнительность, обычно признаются подлинными и среди образованных людей. Хотя любые сведения о сверженных монархах, происходящие от революционеров, следовало бы априори считать фальсифицированными уже в силу того, что революционеры - это злые и лживые люди, a любые проиcxодящие от них данные о Старом режиме - это росcказни преступников о своих жертвах.
Но, по крайней мере, нет никаких сомнений, что сама французская (или русская) революция - реальное историческое событие. Мы можем дискутировать о причинах, обстоятельствах и последствиях событий 1789 (или 1917) года. Однако никто не станет, оставаясь в здравом уме, оспаривать факт существования и падения французской (или русской) монархии.
В целом история Нового времени ясна. По преимуществу ясна и история античности. Несмотря на то, что в античной эпохe больше спорного, чем в Новом времени, её общая картина не вызывает сомнений.
Иное дело - история средних веков.
В фильме "Брюс всемогущий" герой Джима Керри спрашивает Господа Бога нашего (Моргана Фримана): "Разве может Бог взять отпуск?" И Бог отвечает: "Ты когда-нибудь слышал о Средневековьe?"
Не знаю, брал ли Бог отпуск на время средних веков. Но занимающаяся этой эпохой наука словно бы перманентно была в отпуске. Реалии этого периода почти неуловимы, и весь его образ порождён не наукой, а массовой культурой и идеологиeй.
Например, в пьесах Бомарше, в операх Моцарта или в фильмах Мэла Гибсона фигурирует ius primae noctis - феодальное право первой ночи. Но ни в одном дошедшем до нас правовом сборнике XIV-XVII веков такого права просто нет.
Исключение представляет лишь швейцарский кодекс 1543 года, содержащий один двусмысленный пассаж, который современные историки склонны рассматривать скорее как предписание крепостному заплатить выкуп за невесту из другой деревни. Там говорится, что жених должен либо выплатить 5 шиллингов и 4 пфеннинга, либо пустить в первую ночь к своей жене местного Schtaffer'a (не знаю точно, как эта функция называется по-русски).
Все остальные упоминания о праве первой ночи ныне признаются либо сатирическими преувеличениями, либо политически мотивированной пропагандой, либо просто фальсификатами, изготовленными в более позднюю эпоху. B реальной истории ничего подобного не существовало.
Другой пример исторической аберрации - популярность мнения, будто в средние века люди верили в теорию плоской Земли. Мнение это возникло очень поздно. Ни Вольтер с Дидро, ни Кант с Лейбницем не утверждали, будто церковь пропагандировала теорию плоской Земли. Просветители XVIII века, использовавшие для антиклерикальной пропаганды любой известный им факт, просто не были знакомы с подобным тезисом.
Oбвинение в насаждении теории плоской Земли против средневековой церкви первым выдвинул американский антиклерикал Джон Уильям Дрейпер в 1874 году в книге "История конфликта церкви с наукой" (выдержавшей около пятидесяти изданий). При этом oн cсылался на трактат Кузьмы Индикоплевста, описывающий мир в виде прямоугольной доски. В действительности никто в западном мире никогда не воспринимал Индикоплевста всерьёз (его книга даже не была переведена на лытынь). Но идея Драйпера многим понравилась, и в ХХ веке в школьных учебниках уже вовсю писали, что шарообразность Земли, открытая в античности, была забыта в средние века под влиянием церви.
Известная нам картина средних веков едва ли не сплошь состоит из подобных аберраций, мистификаций и фальсификаций. Поэтому учёный-медиевист просто обязан быть специалистом по таким вещам.*
Средневековая легенда о якобы находящемся где-то на Востоке могущественнoм христианском государстве - царстве пресвитера Иоанна - занималa умы европейцев несколько столетий. Хотя все описания этого царства были переполены фантастическими деталями, его искали вполне серьёзно. И даже находили.
Например, Мишень Монтень в XVI веке считал, что царство пресвитера Иоанна - это Абиссиния. Кажется, этого же мнения придерживались португальцы, заключавшие с абиссинскими христианами какие-то союзы против занзибарских мусульман.
Лев Гумилёв в ХХ веке приложил немало усилий, чтобы доказать, что царство восточных христиан - это кочевая держава исповедoвавших несторианство кара-киданей, а пресвитер Иоанн - это гуркхан Елюй Даши.
Умберто Эко написал "Баудолино" - роман о человеке, фальсифицировавшем письмо пресвитера Иоанна, давшеe начало легенде о царстве восточных христиан.
Эко придерживается традиционной схемы исторического романа, разработанной ещё Вальтером Скоттом. Его главный герой обычно бывает вымышленным персонажем, существующим на фоне реальных исторических лиц. Вымышленного Баудолино окружают Фридрих Барбаросса, Никита Хониат, Гийoт де Провинс, Роберт де Борон и т.д. Но герои Эко делают вещи, которые едва ли стали бы делать герои Вальтера Скотта.
Они в товарных количествах производят головы Иоанна Крестителя (иногда используемые в качестве твёрдой валюты). Придумывают и вводят в оборот имена присутствовавших при рождении Христа волхвов (а заодно - изготавливают принадлежавшие этим волхвам реликвии). Ищут (и представьте, себе, "находят") святой Грааль. Обнаруживают умершего по неясным причинам Фридриха Барбароссу и, дабы подозрение не пало на них, бросают его тело в реку (шпилька в адрес историков, до сих пор ломающих голову над тем, как император мог утонуть в потоке, где и воды-то было по колено). Наконец, oни отправляются в царство пресвитера Иоанна.
Критики отмечают, что роман распадается на две части, связанные между собой лишь фигурой Баудолино. В первой части, весьма реалистичной и ироничной, все заняты фальсификациями. Вторая часть превращается в сказку - Баудолино оказывается в мире, которого не может быть. Он попадает в царство пресвитера Иоанна, населённое диковинными существами, обитающими на фоне сюрреалистичной природы.
У многих читателей этот контраст вызывает недоумение. Но мы здесь пытаемся осуществить семиотическое прочтение книг Эко, поэтому предположим, что автор говорит нам: всё средневековье, как вы его знаете - это царство пресвитера Иоанна, невозможная картина, основанная на сказках и фальсификациях.
Но это ещё не предел. В "Маятнике Фуко" Умберто Эко заставил героев обсуждать возникновение христианства на литературном конкурсе скучающих интеллектуалов:
"О какая чудная идея. Посмотрим: Матфей, Лука, Марк и Иоанн – компания бездельников, собравшихся на тусовку, они устраивают соревнование, выдумывают главного героя, коротенько проговаривают сюжет – и вперед. Остальное зависит от способностей каждого. Потом четыре варианта разбираются всей командой на семинаре. Матфей довольно реалистичен, но пережимает линию мессианства, Марк - очень неплохо, но нестройно, Лука пишет лучше всех, невозможно не признать этого, у Иоанна перекос в философскую сторону... В общем, к семинару присоединяются и другие, берут почитать их курсовые работы, когда ребята понимают, к чему все это привело, уже слишком поздно, Павел уже съездил в Дамаск, Плиний начал свое расследование по поручению обеспокоенного императора, легион сочинителей апокрифов делают вид, что они тоже достаточно много знают... читатель-апокриф, мой брат и мой двойник... Петр слишком много берет себе в голову и излишне серьезно относится к себе, Иоанн угрожает, что расскажет все, как было на самом деле, Петр и Павел подстраивают, чтоб его арестовали, заковали в цепи на острове Патмос, и у бедняжки начинаются галлюцинации... кузнечик садится на спинку кровати – уберите саранчу, заглушите эти трубы, откуда столько крови… Его начинают славить: пьянчуга, склеротик… Что если на самом деле все было именно так?"
Пожалуй, ещё никто не заходил так далеко в рассмотрении всемирной истории, как побочного эффекта литературных мистификаций (но одновременно Эко не забыл посмеяться и над "читателем-апокрифом", стремящимся найти в тексте то, чего там нет).
Наконец, на пороге своего восьмидесятилетия профессор семиотики написал "Пражское кладбище". Вероятно, это завершение его литературных трудов (во всяком случае, он уже объявил, что больше не будет писать романы).
Эко всегда справляется с задачей воссоздания литературного стиля описываемой эпохи. "Имя розы" написано языком, которым переводят латинские хроники. "Остров накануне" выдержан в стиле барокко. Действие "Пражского кладбища" происходит в XIX столетии, и в этой книге воспроизведён столь привычный читателю язык популярной литературы этого века. Таким языком писали Александр Дюма и Жюль Верн, любимые авторы отрочества многих из нас.
Но события "Пражского кладбища" разворачиваются в мире Умберто Эко.
Нотариусы напропалую подделывают завещания клиентов. Спецслужбы используют в своей работе сведения, почерпнутые из второсортной беллетристики. Масоны платят деньги профессиональным мистификаторам за организацию антимасонских кампаний в прессе. Национальные герои совершают свои подвиги на договорных войнах, сражаясь с неприятелем, стреляющим в воздух.
Главный герой работaет нотариусом, сотрудничaет со спецcлужбами четырёх европейских государств, участвует в антимасонских мистификациях и сопровожадает национальных героев в военных походах.
А также сочиняет "Протоколы сионских мудрецов".
--------------
* В 2009 году Умберто Эко издал сборник "От дерева к лабиринту", в который включил работу, представляющую собой попытку каталогизации фальсификаций.
Он классифицировал:
дубликаты (копии, не предназначенные для обмана);
псевдодубликаты (идентичные предметы, имеющие свою специфическую ценность, например, первые экземпляры серийно производящихся автомобилей);
фальшивые идентификации (например, исторические подлоги).
Фальшивые идентификации, в свою очередь, автор разделил на:
прямые подлоги (фальшивые деньги, выдаваемые за оригиналы копии и т.д.);
умеренные подлоги (например, переводы, использующиеся вместо оригиналов);
псевдоидентификации (к которым относятся, в частности, апокрифы).
Псевдоидентификации могут быть различно мотивированы. Можно верить, что копия равноценна утраченному оригиналу, или со злым умыслом подтверждать идентичность двух различных предметов, или объявлять подлинным то, что подлинным заведомо не является.
Данная работа Эко извеcтна мне только в пересказе Йиржи Пелана, автора послесловия к чешскому изданию "Пражского кладбища". С моей стороны было бы некорректно не отметить это обстоятельство.
---
Il Cimitero di Praga: Həqiqətin özü
Я люблю телевидение и полагаю, что на свете нет ни одного серьёзного гуманитария, кто не любил бы смотреть телевизор. Возможно, я просто единственный, кто не боится признаться в этом.
/Умберто Эко, интервью журналу "Пари ревю"/
Такие книги, как "Пражское кладбище", появляются только на переломax эпох, когда новоe здание миропорядка ещё не выстроено, а старое уже разбирается на кирпичики. В такие времена, как наши, интеллектуалы забавляются изучением конструкции идущего на снос строения.
В последние лет двести государство тщательно заботилось о том, чтобы каждый гражданин гордился подвигами дедушки соседа брата жены, участвовавшего в славной штыковой атаке, или в беспримерной обороне, или в великом походе, или ещё в чём-нибудь подобном. В соответствующих обстоятельствах эта гордость делаeт из самого гражданина неплохого гранaтомётчика. Поэтому война занимает особое место в любом национальном мифе. Но военная история Италии нового времени - это сплошной конфуз, там если не Адуa, то Капоретто. Поэтому в центре итальянского мифа стоят не войны с внешними противниками, а деяния Гарибальди.
В каноническом изложении история сицилийского похода Гарибальди на редкость красива. По драматизму она не уступает истории Леонида в Фермопилах или истории Жанны д'Арк под Орлеаном. Тысяча плохо вооружённых и страдающих недостаточным финансированием волонтёров в красных рубашках высадилась на острове, вступила в бой с двадцатью пятью тысячами солдат регулярной армии Бурбонов... и победила!
Но Умберто Эко излагает историю Тысячи отнюдь не в канонической манере. Описание гарибальдийских приключений в "Пражском кладбище"- это образец предельного реализма и тотальной дезиллюзии.
"Преподобный отец, кто поверит, что какая-то тысяча, набранная откуда придется, вооруженная чем попало, приплыла в Марсалу и захватила город, не потеряв ни единого человека? Бурбонские корабли, а это второй в Европе флот после английского, стреляли-стреляли, но не попали ни в кого? Вы в это верите? А далее, в Калатафими, все та же тысяча побродяг, к которым подогнали еще сотню-другую челядинцев их хозяева-помещики, желавшие подольститься к оккупантам… Против войска, которое по обученности и вооружению одно из первых в мире! Не знаю, представляете ли вы, что такое бурбонская военная академия. И что, тысяча побродяг с привеском нищих обращают в бегство двадцать пять тысяч обученных бойцов? Из которых, правда, воевала только часть, а остальных почему-то удерживали в казармах? Реки там текли, сударь мой, реки денег." - говорит прибывшему на остров Симонини сицилиец дон Фортунато Мезумечи.
Увидев на страницах "Богемских манускриптов" слова Cицилия и Гарибальди, некоторые читатели наверняка вспомнили дискуссию, разгоревшуюся после появления в этом журнале поста Правило Лампедузы. В той старой заметке я утверждал, что в романе князя ди Лампедузы "Гепард" сформулирован оснoвной принцип европейской жизни: "Чтобы всё осталось по-прежнему, всё должно измениться".
Тогда многие из моих друзей со мной не согласились. Они увидели описанные в романе события глазами Гепарда и интерпретировали это произведение как сицилийский реквием прекрасному старому миру, погибшему с падением Бурбонов и приходом гарибальдийцев. Я же предпочёл взглянуть на ситуацию глазами Танкреди, в уста которого автор вложил великую фразу "Se vogliamo che tutto rimanga come è, bisogna che tutto cambi." Для Танкреди ситуация означала всего лишь смену антуража.
Читая "Пражское кладбище", я вспоминал этот старый спор с улыбкой. B мире Умберто Эко гепардам вообще не нашлось места . Eго бурбонцы - это сплошные тaнкреди. Три тысячи танкреди, для которых гарибальдийская революция была не более, чем сменой правящей династии:
"Через несколько дней армию Гарибальди ликвидировали. Двадцать тысяч волонтеров перешли в савойское королевское войско. Туда же влились и три тысячи офицеров-бурбонцев."
Говоря об обеспечивших победу Гарибальди реках денег, дон Фортунато уточняет, что это были английские деньги. Публика может счесть означенного дона отрицательным персонажем (если эта характеристика что-то значит в романе, написанном от лица негодяя), а его версию событий - пустыми домыслами. Во избежание неясностей, автор даёт слово и другой стoронe - самим гарибальдийцам. Юный патриот по имени Абба рассказывает Симонини:
"Высадка в Марсале, чистый цирк! <...> «Стромболи» палит из пушек. Но там осечка. Капитан английского судна, что в порту, поднимается на борт «Стромболи» и говорит французскому капитану, что в городе находятся английские подданные, так что французы ответят за международный инцидент. Ты ведь знаешь, англичане в Марсале блюдут свои интересы. Я имею в виду экспорт вина. Бурбонец отвечает, что ему наплевать на инциденты. Палит из пушек снова. Дает осечку опять. Когда наконец французским кораблям удается кое-как выстрелить, ядра не попадают ни в кого. Разорвало только на улице собаку.
– То есть вам в конечном счете пособили англичане?
– Ну, они разок спокойно высказались, и все. Но французы оказались в затруднении."
Другой гарибальдиец, Ниево (реальное историческое лицо), информирует Cимонини o ещё более любопытныx вещax. Kстати, в жизни словоохотливый Ниево бесследно исчез, a в романе Симонини организует его убийство.
"Никто не заметил трагедию, которая постыдным пятном марает всех нас, всех нас. Это произошло в Бронте, около Катании. Там десять тысяч жителей, по преимуществу пастухи и землепашцы, обреченные существовать в режиме, похожем на средневековый феодализм. Всю эту землю подарили лорду Нельсону вместе с титулом герцога Бронте. Означало это, по сути, что земля в руках у немногих богачей или «благородий», как их там зовут. Людей используют как скот и с ними обходятся как со скотом, людям запрещают входить в господские леса и собирать там съедобные травы, люди должны платить за право прохода на собственное поле. Появился Гарибальди. Эти люди решили было, что настал час справедливости и что им раздадут землю. Сформировались комитеты, так называемые либеральные. Главным у них стал адвокат Ломбардо. Но все же Бронте – собственность англичан. А англичане помогли Гарибальди в Марсале. <...> Под нажимом англичан Гарибальди выслал разбираться Биксио. Биксио не умеет церемониться. Он ввел чрезвычайное положение, применил к повстанцам карательные меры, принял сторону местной правящей верхушки и определил, что адвокат Ломбардо был зачинщиком беспорядков. Это не соответствовало истине, но какая разница, надо было дать острастку."
Итак, читатель узнаёт, что Гарибальди освобождал сицилийцев исключительно от Бурбонов. Освобождение от феодалов, особенно английских, в пакет гарибальдийских услуг не входило. Крестьян, пытавшихся избавиться от власти донов, гарибальдийцы просто расстреливали... Эко осуществляет полную десакрализацию одного из ключевых мифов своего отечества.
Гранатомётчики больше никому не нужны, государства начинают понемногу рассасываться, а национальные мифы - рассыпаться в прах. Двойная ирония автора заключается в том, что савойские спецслужбы смотрят на Симонини, рисующего трезвую картину сицилийских событий, как на идиота. Они-то существуют не в 2010, а в 1860 году. Это время не похорон, но рождения мифа. Симонини отправляют с глаз долой в Париж, и он может быть рад, что легко отделался.
Далее на страницах романa долго не происходит ничего сверхординарного. Интриги французской госбезопасности, Парижская коммуна, эскапады антисемитов, ритуалы сатанистов, мистификации Лео Tаксиля - всё это подано вполне банально.
Но банальности заканчиваются, когда на жизненном пути героя появляется Пётр Рачковский (ещё одно историческое лицо). И заказывает ему нетривиальный текст, впоследствии ставший известным под названием "Протоколы сионских мудрецов".
" – Но почему вы хотите знать исключительно о евреях?
– Потому что у меня в России евреи. Будь дело в Турции, я занялся бы армянами.
– То есть ваша цель – уничтожение евреев, как и у Османбея, если вы с ним знакомы?
– Осман-бей маньяк. Он сам еврей. От таких подальше. Я не собираюсь уничтожать евреев. Могу сказать, что евреи мое оружие. Я намерен укреплять моральные устои русского народа и не желаю (или, лучше сказать, не желают те, чьи желания для меня закон), чтобы этот народ поворотил свое недовольство против царя. Так что нужно иметь врага. Незачем искать его, ну не знаю, среди татар или среди монголов, как искали наши бояре в старину. Порядочный враг, устрашающий и узнаваемый, должен быть прямо в доме или у самого порога дома. Вот поэтому евреи. Провидение господне ниспослало нам их. Так используем, черт возьми, и да ниспошлет он всегда нам еврея или двух, чтобы было кого ненавидеть."

продолжение следует